После победы советской власти на Донбассе в 1919 году один из жителей рабочей Юзовки на большом митинге поставил вопрос об изменении названия поселка, который перерос в город несколько позже. Резолюция была одобрена такая: «Считать позором, что центр пролетарского Донбасса называется именем эксплуататора Юза. А чтобы смыть это позорное пятно, надо переименовать рабочий город Юзовку в город стали — Сталин. Такое название прижилось... Консервативными оставались только железнодорожники — станция называлась Юзовкой. Позже и ее переименовали, и уже, наверное, связав таки со Сталиным».
Считается, что активное заселение Донбасских степей началось еще в эпоху Великого переселения народов, а первым кочевым племенем были киммерийцы, которые пришли из-за Дона в X в. до н.э. и кочевали в бассейне рек Кальмиус и Северского Донца. За три века киммерийцев вытеснили скифы, которые на протяжении последующих пяти веков ассимилировались с сарматами, — те тоже искали в этих краях своего счастья.
Украинский писатель Савва Божко в романе «В степях» утверждал, что во времена Римской империи на переселенцев на Донбасс переставало распространяться римское право и любой преступник, сбежавший в степь хотя бы и со смертным приговором, мог начать жизнь как бы с чистого листа. Что-то подобное было и позже, здесь никогда не было крепостных, а у тех, кто был прикреплен к заводам, было немало прав, неизвестных крестьянам на Правобережной Украине.
Определяющей чертой Юзовки-Сталино-Донецка также было пограничное положение города: между культурами, между этносами, между войсками, между государствами (30 апреля 1746 российский Сенат постановил определить как границу между Войском Донским и Запорожским именно речку Кальмиус. С того времени левый берег реки считался Донским, а правый — Запорожским).
В этом краю не в диковинку была даже разная судебная и исполнительная власть. Греки-переселенцы, которые, согласно указу Екатерины II, перебрались в эти края в конце XVIII в., для управления Павловским (современный Мариуполь) даже выбирали отдельный орган, который сочетал в себе административные, судебные и полицейские функции — Мариупольский греческий суд, был высшей инстанцией Мариупольского уезда.
Точно отметил характер этого региона японец Хироаки Куромия, которого также интересовал Донбасс: «“Класс” и “нация” — две важные концепции политического мышления, сформировавшиеся как реакция на Просвещение — не подходили и не подходят реалиям политики на Донбассе. Марксистам было очень трудно на Донбассе даже во времена пролетарской революции и гражданской (или классовой войны) в 1917–1920 гг.; так же было и националистическим партиям во времена, когда они расцветали в других местах после распада и имперской России, и Советского Союза.
Определяющим для политики на Донбассе был (и остается) мощный дух свободы и независимости. Независимость не исключала возможности прагматического альянса с врагами и внешними силами, и это поведение наблюдателям часто кажется бесчестным, корыстным и бесперспективным. Этот дух — продукт истории. Донбасс относится к региону, который когда-то назывался Диким полем, ничьей землей. Ничья земля привлекала искателей свободы, и Дикое поле стало свободной козацкой степью. Даже после того, как свободную степь завоевали, границы упрочили, Запорожское козачество упразнили, а Донское вошло в Российскую империю, контроль метрополии над бывшим пограничным регионом оставался слабым, а дух свободы устойчиво держался.
Начиная со второй половины XIX в. развитие промышленности, среди всего прочего, открыло регион для массовой миграции, возродив таким образом приграничья в символическом смысле. Донбасс начал привлекать всевозможных искателей свободы и счастья.
Даже в сталинские 1930-е годы и позже Донбасс никогда не терял славы убежища для беглецов. И перед, и после Второй мировой войны Донбасс привлекал немало люда, который хотел начать здесь новую жизнь. Это утверждение касается в том числе людей, лишенных гражданских прав: кулаков, священников, евреев ... [10] Естественно, что именно в Донбассе искали спасения и украинские крестьяне, которым приходилось бежать от физического истребления. В конце концов, Донбасс — не Урал, Сибирь или Колыма, куда не только вывозили эшелонами с решетками на окнах, но и выезжали самостоятельно (хотя и не так массово). В сплошную неизвестность Дальнего Востока — через весь континент — имели смелость ехать только совсем отчаянные, хотя и те преимущественно выбирались туда на банальные заработки. А Донбасс ... этот край еще сохранял иллюзию возможного возвращения ...»